Телефон взорвался веселой мелодией, которая некогда была моей любимой. Поставив её на звонок будильника, я думала, что буду с радостью просыпаться, но в итоге это привело к тому, что теперь её возненавидела. Не люблю вставать рано и тащиться куда-то, тем более в положенный законом выходной. Когда-то я хотела поменять мелодию, а теперь думаю – оставлю так. Только стоит мне услышать первые аккорды, как подскакиваю от раздражения и недовольства, моментально просыпаясь.

- Я не хочу идти….. Спать, - ворчливо заметила я, накрывая одеялом голову. Так тепло и сладко! Можно же один день просто проспать, сделать вид, что сломался телефон, что не включился будильник и выспаться в течение дня. Но помимо будильника есть еще кое-кто, не дающий мне покоя. Марин. Она начала объяснять, что нужно идти.

- Да знаю, - пришлось воскликнуть, чтобы она замолкла и дала мне хоть немного покоя. Как же это изматывает! Будильник можно выключить, когда надоест, а эту, она ведь работает круглые сутки! Кормить не надо, во сне не нуждается, в отпуск не уходит.

Я быстренько оделась, потому что по воскресеньям уехать в город дело не из простых. Это единственный день, когда разрешение о выезде дается за несколько минут, поэтому толпы людей стекаются к воротам. Сначала нужно постоять в очереди, заполнить бланк, получить печать и выйти в город, где в нескольких шагах от гетто находиться автобусная остановка. Там главное дождаться автобус, который ходит, как ему вздумается, безо всякого расписания. Это так не удобно!

В автобусе настолько много народу, что трудно дышать. Сегодня особенно. В углу сидел старик с длинными волосами, в которых застрял какой-то мусор, одежда грязная и рваная. От него воняло потом, мочой, сопревшей грязной кожей. Я пыталась дышать ртом, чтобы не ощущать это зловоние, но из-за этого появился противный привкус. Не знаю что хуже: вдыхать или ощущать? И не дышать тоже не вариант, хотя и хотелось бы. Я смотрю в окно, высчитывая, когда же мы приедем, думаю уже выйти за две остановки до церкви. Лучше пройтись пешком, чем вдыхать эту мерзость! А может он выйдет раньше? Нет, не вариант, все равно тяжело будет дышать. Я считаю секунды, пытаюсь успокоиться, используя самовнушение, но чем дальше, тем больше меня раздражает это. Вонь, которая, кажется, разъедает глаза, пропитывает одежду, проникает под кожу, вызывает самые не приятные мысли. Я пытаюсь пройти в глубь салона, чтобы спрятаться подальше от запаха, но оказывается только хуже. Все нищие оборванцы гетто решили выехать в город! И надо же именно сегодня! В тот день, когда я решила поехать в церковь. И именно в этом автобусе!

Я вышла даже за три остановки до нужной. Пусть потом от ходьбы будут болеть ноги,  так хотя бы еще выветрю эту вонь. Ветер нещадно задувал, пытаясь сбить с ног, вырвать все, что можно из рук, но самое главное он окружал меня свежестью. Я не успела успокоиться от возмущения и недовольства, как уже пришла. Белое здание церкви впустило меня как старую знакомую. Служение уже началось, поэтому тихонько прошла между рядами и села на свободное место.

Если вы впервые в церкви – не наглейте, не садитесь пока вам не покажут где можно. Среди банд есть понятие «моя территория», так вот здесь так же. Вообще, на мой взгляд, имея небольшие столкновения с преступными группировками в гетто, христиане – самая цивилизованная из банд, но это не меняет её сущности.  Из года в год, сидя на одном и том же месте, они считают что таблички «занято» иди «принадлежит такому-то»  ставить нет смысла – все должны знать. Пришел новичок, уселся – быстро сгонят, здесь тебе сидеть нельзя. Да, а где можно? Чаще всего вам не покажут свободную зону, а лишь отмахнуться: где хочешь, но не здесь. И там где вы хотите – тоже занято. Усталые, измученные таким «футболом» вы  в лучшем случае все же найдете себе место, а в худшем -  да оно вам надо? Гуляйте себе спокойно.

А еще здесь принято говорить одинаковые пафосные фразы, которые максимально приближены к языку Библии. Я думаю, что давно пора на входе в церковь раздавать специальные брошюрки-переводчики, чтобы люди, зайдя, знали, что означают выражения, употребляемые в церкви. Простым людям, ради которых и пришел Христос на землю, не удается сразу же понять значение всех этих слов. А еще, есть такое выражение «профессиональное лицо», думаю многие замечали, что каждый врач, говоря диагноз пациенту,  делает узнаваемое выражение лица. Так вот у христиан и это наблюдается. Они говорят: «пусть Бог вас благословит», а может означать «да пошел ты». Они говорят: «Мы любим вас» - не верьте, это означаешь лишь «мы должны любить вас, но это так тяжело, вы себя в зеркале видели вообще?». Это выражения лица, его ни с чем не сравнить, поэтому я смотрю вниз, когда разговариваю с ними. Иначе сорвусь и скажу что-нибудь резкое и ехидное, и потом сильно буду жалеть. Когда с ними разговариваешь, то многие начинают глупо улыбаться, а это вызывает у меня либо истерических хохот, либо злость. «Мы улыбаемся, потому что рады тебя видеть» - ложь, которая вызывает тошноту. Радоваться встрече можно лишь с тем, кого любишь. «Так мы любим тебя, мы всех любим» - вешают мне очередную порцию  христианской лапши. Они забыли, что я выросла в такой среде и меня не нужно зомбировать всеми этими елейными фразами. Я знаю, что часто они даже не представляют что такое любовь. Разве любовь, когда предают? Разве любовь, когда тебя отвергают? Разве любовь, когда ты нуждаешься в помощи, когда сердце твое разбивается от боли, слезы прожигаю глаза, а они говорят: «Мне некогда, у меня дела»? Разве это любовь? В чем же заключается эта их любовь, если никто не знает ничего обо мне, о моих чувствах, о моих желаниях и мечтах? Я прихожу, сажусь рядом  с ними, улыбаюсь в ответ, но что внутри у меня – им плевать. Так будем же честны – о какой любви идет речь? О той, которую должны испытывать? Так какое мне дело до того как оно должно быть, если об этом только говориться! Они говорят, а многие наивно верят. И открываются, и тянуться, а как же, ведь их любят. А потом бац! – остренький нож прямо в сердце или грязными сапогами по душе. Это уж как повезет. Да, христиане иногда самая организованная банда из всех возможных. Особенно если учесть то, как они маскируются под обычных людей.

Дайте Богу место -  то и дело слышала я в церкви. В детстве я ощущала себя очень глупой и малодуховной, раз не понимала так много. Например, в чем дается Богу место, когда служение доведено до автоматизма? Это как шестеренки в часах – заученные, систематичные слова, одни и те же движения, машинальные широкие улыбки. И если вдруг что-то идет не так, происходит какое-то небольшое отклонение от привычной нормы – угроза разрушения самого важного. Если кто-то выбивается из общего строя, то его обязательно пытаются сломить, чтобы стал таким же, как все. Кто-то уходит, не выдержав гнета законничества, кто-то  смиряется, принимая как данность подобное положение вещей, а кто-то противостоит, пытаясь произвести реформы. На мой взгляд, любому живому организму необходимо развиваться, выходить на новый уровень.  Если что-то долго находиться в одном положении, то оно неизбежно начнет деградировать. Но у нас все иначе: что не по заведенным правилам, то предать анафеме.

Они спрашивают как дела, но это вопрос вежливости, который еще больше подчеркивает, что я никому на самом деле и не нужна. Я ненавижу, когда меня спрашивают об этом, потому что приходиться врать, лукавить, говорить – нормально. А что еще остается? Рассказывать свои трудности, свою боль тому, кто плевать на меня хотел? Трата слов, пустое сотрясание воздуха. Другу не нужно ничего такого спрашивать, он и так все поймет, уловив легкое изменение в голосе, во взгляде. Друг должен замечать все сразу, понимать почти без слов и знать в каком направлении начинать говорить. Друг сразу же знает, где собака зарыта. А всем остальным знать об истинных моих переживаниях не обязательно. Так что вопрос «как твои дела» как раз и нужно предать анафеме. Почему-то среди христиан такой вопрос распространен и вызывает сильную ненависть. Сколько можно?!? Странное, не естественное любопытство «Как твои дела?» Мои дела и вас они не касаются! Они могут касаться лишь друзей, к коим вы не относитесь!

А еще мне не нравиться когда начинают имитировать духовность. Понимаю, бывает хор поет так, что аж сердце захватывает, слезы наворачиваются, и хочется пасть на колени и молиться. А когда вдруг служитель объявляет: встаньте на ноги, а потом еще после того как хор допоет, призовет к молитве, потому что очень духовный гимн – избавьте меня от этого! Как по закону: здесь так, вот тут вот так и все, иначе никак. Иногда меня подмывает взять и выкинуть что-нибудь эдакое, чтобы встряхнуть их всех. Но нельзя, я дочь пастора, по мне будут оценивать отца. Как бы там оно ни было, но я не хочу доставлять ему неприятности. Ведь он так много времени посвящает Богу и церкви. В детстве, когда у меня были проблемы, то, как и все дети, я бежала к папе, поделиться, поплакаться, надеясь, что он поможет, утешит и ободрит. А он: «Потом, я занят». Дома я не могла расслабиться из-за его работы, ведь наша квартира напоминала проходной двор. Двери не успевали закрываться, как приходил новые посетители, так часто остающиеся на ночь. «Дочка, ты же не против, если мы положим её к тебе в комнату?» Что мне оставалось отвечать? Я кивала головой в знак согласия, но потом, став старше, начала отвечать: «Против». Хотя, ничего не изменилось – меня никто не слушал. И приходилось отдавать свою кровать, такую удобную и привычную, вместе с одеялом и подушкой, на которой так сладко засыпалось. А в итоге – привет раскладушка, жесткая диванная подушка и покрывало, которое мало того колется, так еще холодно под ним. Мама всегда старалась отдать самое лучшее гостям, что всегда казалось мне странным. Я не могла понять, кто же ей дороже – мы или гости? Однажды, она пафосно заявила: «Гость как Бог», а я ей ответила, что все мы гости на этой Земле. Не помогло – лишения мои все так же и продолжались, но, наверное, я бы не так болезненно их воспринимала, если бы мама относилась ко мне иначе. Единственная дочь в семье – естественно я ждала особого внимания и любви, которые почему-то никогда не получала. Даже когда болела, даже когда сломала ногу, то родители в первую очередь носились со своими гостями, а уж потом приходили ко мне. Как часто я хотела пить, и казалось, что потеряю сознание от жажды, я звала их, просила принести хоть чуть-чуть воды. «Подожди, мы разговариваем. Терпи». Я терпела, голова кружилась, часы шли. «Мама» - «Потом». Так всю жизнь – потом. Потом в помощи, потом в понимании, потом в любви. Не повезло мне родиться самой последней – все уже выбрали себе любимчиков. Отец больше всего любил старшего сына, который казался ему воплощением всех его надежд, наследник, первенец. Бабушки и дедушки как сговорились – средний братишка, внешне напоминающий ангелочка, с золотистыми кудрявыми волосами, голубыми широко раскрытыми глазами, накрепко стал фаворитом, что мне не удалось его хоть чуть-чуть потеснить. А третий брат, Жан Батист, не понятно по каким критериям, любимчик мамы. Когда я ей пеняла, на то, что его она любит больше чем меня, то мама отвечала:

- Я люблю вас всех одинокого, но Жанно самый бедовый, вот и приходиться больше всего о нем беспокоиться.

Ну да, конечно, теперь я вижу это!  Когда однажды Жан Батист ушел из дома, так она не дала отцу покоя, пока тот не отправился в его поиски и не вернул блудного сына. Меня же, единственную дочь, равнодушно отпустили и нормально реагируют на то, что я живу в гетто. Интересно, а они вообще, не думают по вечерам, что меня, возможно, насилуют или убивают? Наверное, оправдывают муки совести словами: «Сама виновата». Сердце сжалось от ощущения, что я никому не нужна. В Библии сказано, что если мать и отец оставят человека, то Бог никогда не  покинет. Но мне кажется, что Он заодно с ними, ведь они служат Ему, у них привилегии. Он всегда был за них, а когда я пыталась идти своей дорогой, когда меня ранили их поступки, то я чувствовала себя виноватой – Он против меня. Я ездила по воскресеньям в церковь, потому что меня так запрограммировали, в меня вложили это с детства. Противные ощущения охватывали меня, ведь обязательно в голову приходили слова: приходя в дом Божий нужно быть готовым более к слушанию, нежели к жертве.  Но, наверное, все же лучше так, чем совсем никак.

Не желая еще больше задумываться обо всем этом, я посмотрела на сцену. Умиротворенное выражение лица, взгляд, наполненный любовью, чинная поза – отец являл собой самого месье совершенство. Много раз я слышала как прихожане церкви перешептываются, называя его идеальным пастором, который представляет собой образ Христа во плоти. Наивные и глупые фанатики! Они даже не предполагают, что на нем есть какие-то пятна, считая отца безгрешным и праведным.  Не смотря на то, что такие утверждения казались мне противоречащими Библии, ведь сказано: «Все согрешили и лишены славы Божьей», я не могла им возразить. Так было, пока мне не исполнилось 16 лет. Я до сих пор помню тот день. Стояла удивительно  теплая для поздней осени погода. Мягкий ветерок обдувал лицо, стеснительно шелестели на деревьях оставшиеся листья. Я гуляла возле дома, наслаждаясь последними солнечными днями в году. Родители с утра ушли куда-то в гости, братья, так же как и я наслаждались погодой, бегая где-то с друзьями, поэтому можно было потратить время впустую, не опасаясь окриков. Помню, я тогда думала о том, что тетя обещала летом свозить меня в столицу. Строила планы, как буду гулять по Елисейским полям, мечтала сходить в театр, где обязательно на меня обратят внимание. Ухаживания, комплименты, цветы – какая девчонка не мечтает об этом? Трудно поверить, что это было всего 4 года назад. Мне кажется, пролетела вся жизнь. Куда девалась та детская наивность? Хотя, чудесно строить планы, полагая, что они обязательно воплотиться в жизнь точь-в-точь. Я была вся в предвкушении перемен, и ничего не могло расстроить меня в тот момент. По крайней мере, я так считала.

В три часа дня пришел почтальон с заказным письмом. Ему требовались паспортные данные мамы, а я видела, где она хранит документы.  Ничего необычного в том, что я вместо неё заполню бланк, и не придется почтальону снова приходить. Это не обман, я не раз расписывалась за маму, она даже учила меня имитировать её подпись именно для таких случаев.

Я побежала домой и достала паспорт, но заметила, что там лежит что-то завернутое в пергаментную бумагу. Каждый человек склонен к любопытству, и я не исключение. Развернув пергамент, я увидела еще два паспорта и 4 свидетельства о рождении. «Странно, - подумала я, - ведь наши лежат вот здесь». Я пересмотрела  свое открытие и именно тогда узнала семейную тайну, что привело меня в неописуемое смятение. Мы – евреи. Я, привыкшая презирать этот народ, что распял Христа, - еврейка. Я, готовящая доклад в школе о том, что этот  народ инородное тело общества, которое нужно удалить, - одна из них.  Мои родители всю жизнь скрывали от нас, кто мы на самом деле. Наша культура, наши обычаи вовсе не являются нашими, мы их позаимствовали, как прикрытие. Они учили меня говорить всегда только правду, доказывая, что грех обманывать, и при этом сами искусно врали! Все жизненные основы в один миг поколебались, казалось солнце померкло, воздух закончился, вера разрушилась. Как они могут что-то говорить людям о Боге, о праведности, когда сами те еще лицемеры? Как они могут говорить что-то против евреев, когда сами выходцы из этого народа? Все ложь. Конечно, потом, когда я предъявила родителям документы, они пытались оправдаться нападением.

- Как ты посмела шариться в наших шкафах? Неужели наша дочь воровка? Мы от тебя такого не ожидали.

- Что ж, яблоко от яблони не далеко падает, - ответила я.

Мне отвесили звонкую оплеуху и отправили спать.

А теперь все считают отца самоотверженным человеком, в то время как он сбежал из гетто и подделал документы, чтобы пожить хорошо. Он ставил там людей, которые больше всего нуждались в Боге, чтобы в уюте и благополучии три раза в неделю сидеть на сцене с благочестивым видом.

Я отвела взгляд, потому что не могла уже выносить лицемерия. Этот же человек говорил красивые слова, и этот же человек больше двух месяцев назад сказал:

- Если ты не подчинишься моей воле, то ты мне больше не дочь. Я знать не хочу непокорных и своевольных.

Ну, да, конечно, его устраивают рабы бессловесные! Как я могла после таких заявлений остаться с ним жить? Все привыкли считать, что я сама ушла уз дому, но раз отказавшись выйти замуж за выбранного мне отцом, я перестала быть его дочерью, то это место перестало быть для меня домом. Дом, это там где тебе рады, где тебя любят, где ты нужен не потому что что-то полезное можешь сделать, а потому что ты -  драгоценный человек. Дом. Когда человек теряет свои корни, которыми являются родители и родительский дом, он становиться неприкаянным. Обреченный постоянно блуждать по жизни в поисках пристанища, но не находя ни на минуту покоя. Внутреннее томление, которое не дает вкусить радость, которое тормозит на жизненном пути, наполняет дни изматывающей борьбой. Возможно это суеверие, но я почему-то решила, что смогу найти себя, свое место в этом мире, если вернуть к истокам. Сначала мысль о жизни в гетто пугала меня, но эти отвратительные ощущения намного хуже любого страха. И  вот теперь он там, говорит красивые слова, а я должна возвращаться в грязное антисанитарное место.

- Сама виновата, - укорительно прошептала Марин. – Если бы уступила ему, то сейчас готовилась бы к свадьбе.

Я возмущенно шикнула, чем привлекла к себе внимание. Пришлось скромно потупить глазки и сделать вид, что  я внимательно слушаю отца. Сейчас все закончиться и я вернусь в свою не большую комнатку, где смогу спокойно отдохнуть от шума и суеты, от всей этой фальши и лукавства. Иногда мне хочется заснуть и не просыпаться, только потому, что новый день принесет очередные разочарования в людях. А это причиняет боль.