1 глава

Здесь не используют определения вроде «псих» и «нормальный». Каждый неуравновешен до некоторой степени. Это человеческая натура.

Я не хотела этого, но с каждым годом все больше и больше походила на отца. Его привычки, некогда так ненавидимые, стали проявляться во мне. Я четко видела этот ненавистный образ в самой себе и не знала, что делать. Пытаться бороться? Как? Даже если я умру, то часть этой натуры и в гробу станет преследовать меня. Никто не знал об этом, да и не хотел знать. Разве имело какое-то значение то, что происходило со мной? Годами я просыпалась по ночам, когда он ровно в два часа ночи шел на кухню мимо моей комнаты, чтобы перекусить. Отец никогда не ел по утрам, потому что не хотел тратить время, по крайней мере, так выходило по его словам. Любимая работа поглощала его, начиная с восхода солнца и до заката вечного светила. Но человеческий организм требовал, чтоб его кормили несколько раз в сутки. Иногда, смотря в потолок, где мне начинали мерещиться какие-то тени, где, на мой взгляд, происходила своя жизнь, я даже думала что мой отец лунатик. Его движения, его шаги, когда он бродил по кухне, заглядывая в холодильник, разогревая еду, наливая молоко, казались настолько не естественными. Я вслушивалась в каждый звук, надеясь, что сегодня-то он уйдет спать пораньше, и я скорее засну. Так уж повелось – я не могла спать даже при малейшем шуме, а когда каждую ночь у тебя под ухом громкий топот тяжелых ног, чавканье и  грохот посуды, то сон становиться еще более хрупким.

Когда он уходил, я успокоено закрывала глаза, пытаясь заснуть, но как трудно вновь пасть в объятия сна! Ворочаясь, устраиваясь поудобнее в кровати, но, не засыпая, на следующий день долго не могла проснуться. Мама ругалась, братья смеялись, но на все мои объяснения лишь махали рукой. «Ну, ест отец по ночам, что тут такого? Все об этом знают. Тебе то он не мешает, спи себе спокойно». Мешает! Еще как! Постепенно я начала просыпаться заранее, и лежала в ночной тиши, ожидая, когда раздастся скрип половиц, тяжелые шоки и громкие позевания. Дети любят поспать, потому что сон дает им силы, которые тратятся в течение дня. Будучи сорванцом, сил я тратила в два раза больше, чем степенные братья, а значит и во сне нуждалась более. Но какой тут отдых, когда каждую ночь ровно в два часа, как по будильнику, мне приходилось просыпаться? Какой тут отдых, когда я знала – это неизбежно?  Каждое утро, пытаясь проснуться, пытаясь встать, так как надо бежать в школу, я ненавидела его. Я пыталась понять, почему же страдаю из-за его желаний, из-за его голода, из-за его прихоти не есть по утрам, как все нормальные люди. Иногда видела в таком поведении желание выделиться. Я понимала, что обвиняю своего отца в гордости, но разве оно не так? Разве человек, который всем твердит, что не ест утром, чтобы посвятить побольше времени людям, но поглощающий много еды в середине ночи, не стремиться выглядеть выше в глазах окружающих?

Дети интересно устроены: они либо боготворят родителей, оправдывая все их пороки, либо всматриваясь, выискивают их. А я не специально искала, честное слово! Я не хотела думать, что он – самое порочное существо, но все вокруг только и делало, что указывало на это. Особенно то, что довелось узнать в канут моего 16-летия. Тайны, тайны, тайны…  Их бывает слишком много для одного человека.  Как же я завидовала подругам, у которых вся жизнь понятна, вся жизнь на виду, все вскрыто! А у меня – тайны, тайны, тайны.

И вот теперь я вижу, что похожа на него. С внешним сходством давно уже смирилась, это не изменить. Но то, что я теперь ровно в два часа ночи просыпалась и шла на кухню, чтобы поесть – ужасное положение вещей! Сначала я пыталась оправдать это тем, что привыкла в детстве просыпаться в это время, но постепенно все же смогла принять – я отражение своего ненавистного отца! Вот в чем вина родителей – они пример нам во всем, и даже тогда, когда мы не хотим этого. Побег из дома, нет, уход, это не способ избежать будущего, которое по их вине, заложено в меня. Мне, наверное, суждено стать такой же как они, и со временем я буду такой. Как бы я не упиралась, это неизбежно.  Многие так твердили, выплевывая слова в лицо родителям: «Я не буду таким как вы», но приходили дни, когда их дети им же высказывали те же претензии что и они когда-то. Родительский пример – это не рушимо, хотя я бы хотела иного. Чтобы моя семья стала не такой, чтобы мои дети выросли в другой атмосфере, мне необходимо найти мужа, выросшего совершенно в другой среде, с совершенно другими взглядами на жизнь. Глядя на него, и я изменюсь со временем, а детям моим не придется страдать из-за меня, из-за моего не понимания. У них будет хороший отец. Но вот здесь очередная проблема: дочери так часто ищут себе в мужья кого-то похожего на своего папу. Даже если не хотят этого, даже если думают иначе – все равно подсознательно выбирают похожего. Поэтому я решила, что выйду замуж за того, чьей женой я не захочу быть. Он и должен стать тем антиподом моему отцу.

Но отец, служитель протестантской церкви, выбрал для меня, такого….   Мне сложно найти слова, которые бы могли охарактеризовать этого человека. Самое главное – он как капля воды похож на моего отца. Более того – отвратительный зацикленный фанатик, с которым мне не по пути. Так и сказала папе, а в ответ:

- Я так решил! Как ты смеешь перечить? Уж кто-кто, а я знаю, что для тебя лучше. Он серьезный и верный христианин, которого собираются в последствии поставить на достижение. Он будет пастором, а ты – женой хорошего служителя. Он будет помогать тебе расти духовно, ты станешь утешением и опорой для прихожан.

Все хорошо, правильные слова, добрые планы, НО я не хочу этого! У меня другие представления о жизни, и если до сих пор молчала, то не значит, что  не имею своей точки зрения! Я многое сказала ему, он мне, мама подлила масла в огонь, да еще и братья встряли. Это удивительно, но почему-то именно в тот день они смогли вскрыть все раны моей души, что заживали постепенно в течение многих лет. Методично и с каким-то не понятным наслаждением,  семья била в самые потайные места моего сердца. Они провозглашали то, о чем я боялась думать: не нужна, не любима, отвержена. Пока вписываюсь в их маленький мир – можно снести присутствие такой бяки, но как только пойдешь своим путем – ну иди дальше. И я пошла. Ушла, собрав вещи, а вслед летели пожелания «хорошего» пути.

- Можешь никогда не возвращаться, - выкрикнул отец, когда я стояла на лестничном пролете, ожидая лифт. Никогда. Одно слово перечеркнуло все надежды, которые могли возникнуть в последствии. Я обернулась, чтобы посмотреть на них. Что я хотела увидеть? Слезы раскаяния? Выражение боли? А может уязвленную любовь? Не знаю что, но что-то способное заставить меня смириться, расплакаться не от обиды, а от желания быть прощеной. И увидела злость, ненависть, отвращение… Короче все то, что в проповедях отца находилось в списке не достойных христианина чувств. Я ушла. Горький ветер хлестко ударил в лицо, когда я вышла на улицу, но я была не одна. Со мной рядом шла Марин, мой воображаемый друг, моя опора в трудные минуты. 

- Ну что ты так расклеилась? Все наладиться.

Легкое прикосновение, я поворачиваю голову, зная, что никого не увижу, что там пустота. И все же там она. Марин продолжает утешать, словно мать Тереза какая-то.

- Они сейчас злятся, потому что ты пошла против их планов. Но они отойдут, они простят тебя, и ты простишь их. Все наладиться, все будет хорошо, малыш.

Эти слова, прозвучавшие внутри меня, а я знаю, что произносит их мое воображение, не смотря ни на что, успокоили. Волна ненависти и обиды схлынула, оставив холодный ум, который знал: все наладиться, все должно быть хорошо. Но так часто мы обманываемся, пытаясь принимать желаемое за действительное.

Множество раз я приходила к дому, который еще недавно был родным, и смотрела на залитые светом окна. Резкая, удушающая боль заполняла внутренность, лишая всех сил, которые я силилась сохранить. Со слезами на глазах ловила взглядом мелькающие силуэты в окне и мечтала лишь об одном: выйди, мама, выйди папа, выйдите хоть кто-нибудь! В этот миг была готова простить папу, только бы он вышел ко мне, но каждый вечер свет в окнах гас, а я уходила, не видя ничего из-за слез, которые разрушали резкость изображений. Как мало мне нужно! Всего три слова: Я люблю тебя или ты нужна мне, всего одно объятие и с радостью бы простила и забыла бы все то, что томило  сердце в воспоминаниях о прошлых днях. Странно, но родители не задумываются о том, как много они значат в жизни своего ребенка и как важно ему знать, что папа или мама его любит. Знать не разумом, но сердцем. Не  просто надеяться на эту любовь, но иметь способность до хриплых ноток в голосе спорить с другими о существовании этой любви как непреложной истины.  За занавесками родительского авторитета, мамы и папы не видят боли своего ребенка. Процесс под названием «воспитание» лишает их истинного сострадания и понимания. За криком души они видят каприз или эгоизм, но там где кто-то видит грязные разводы, другой заметит отблеск росы, чистой как слеза. И кто-то осторожно пройдет мимо, а другой безразлично наступит сапогом. Но итог один: не смотри под углом своего авторитета, а загляни в порыве сострадания.

Нет, не замужество стало камнем преткновения, оно лишь подожгло фитиль. То, что годами копилось внутри меня, то, что годами таилось внутри родителей под масками примерных христиан, должно было выйти наружу. Нет ничего тайного, что не сделалось бы явным – вечная истина, которую не приятно видеть в жизни. Потому что вскрывается всегда то, что больно, то, что горько, то, что ранит. 

Смотря на свет в окнах, недавно приглашающий в тепло, к столу с разными кушаньями, я слышала тихий шепот внутри себя: «Ты никому не нужна».

Я бродила по улицам, вглядываясь в горящие квадратики окон других домов, и думала о том, что ни в одном из них для меня не найдется даже маленького уголка. И не потому что я не могу себя сама обеспечить. Это можно запросто разрешить. Вся проблема в том, чтобы чувствовать себя нужной хоть кому-то. 

Тетя уговаривала меня вернуться, но упрямство не давало пойти на этот шаг. И все, потому что хотелось, чтобы мама и папа поговорили со мной. Да, это детский выпад, но желание простой беседы с родителями довело до крайности. А они не соизволили снизойти до разговора, и  при случайной встрече все же бросили: приходи домой. Тогда я  стала спрашивать: Зачем? Я надеялась услышать те сокровенные слова: ты нужна нам, но они  ушли. Я повторяла одно и тоже слово им вслед: Зачем? До истерических ноток, до боли в горле: Зачем? Если бы они остановились, если бы они выслушали, то я о многом бы спросила. Зачем вы отвернулись от меня? Зачем было рождать меня, если вы даже не попытались полюбить меня? Зачем пришли, если даже не хотите видеть меня? Зачем причиняете мне снова боль, если я даже готова поверить лжи, только скажите, что любите меня. Зачем? Этот вопрос до сих пор звучит в моем сознании и до сих пор помню, как в отчаянии смотрела в темноту, где скрывалась массивная дверь зеленого  цвета, желая чтобы та открылась, и вошел кто-то из них. Я была готова вскочить и броситься без слов за ними, только бы они пришли, показав в действительности то, что я им нужна. Но нет, не пришли. А дверь открывала и закрывала моя рука. Человеку сложнее всего поверить в не любовь родителей. Как  больно понимать, что ты не волнуешь того, кто дал тебе жизнь.

А иногда я даже пробиралась тайком в маленькую кладовку рядом с квартирой. Я чувствовала себя шпионкой-любительницей, дерзко идущей на большое задание, но по-другому поступить не могла. Прижимая ухо к холодной шершавой стене, я жадно ловила звуки – там мама, там папа, там моя семья.  Я слышала смех матери, который больно ранил сердце, заставляя осознавать, что я не нужна ей. Слышала монотонный голос отца, который рассказывал, скорее всего, как прошел день, а внутри все разрывалось на кусочки. Но при первой же возможности вновь пробиралась в эту кладовку и укрывшись с головой старым одеялом, часами впитывала звуки из родной некогда квартиры.

А потом переболела, резко и как-то странно. Я, наконец, поняла: хватит жить с тетей, пора сделать свой шаг в жизнь. И сделала: как в омут с головой – быстро и безо всяких размышлений. Во-первых, остригла волосы, длинные густые волосы, которые так любили мои родители. Радикальная, почти мальчишечья стрижка, позволила почувствовать себя намного легче. Сожаления пытались меня смутить, но я с ними разобралась, приняв новый имидж с удовольствием. Наконец-то я смогла стать такой, какой хотела, какой чувствовала. В прошлой жизни мне пришлось носить маску, которую выделили родители – благонравная воспитанная девочка. Теперь я могу быть сама собой, а это дороже всего на свете.

Во-вторых, я сняла комнату в большой квартире в том самом отвратительном районе нашего города. Называется он «Северное гетто», хотя согласно истории он – единственный за все существование N.

Вторая мировая война закончилась победой над фашистами. Концлагеря и гетто открыли свои ворота, отпуская на свободу тысячи людей. Но куда идти, если твой дом разграблен и занят другими? Куда идти, если на тебя продолжают смотреть косо, потому что ты – еврей? Вот на основании этих элементов и оказалось в итоге, что многие евреи так и остались жить в той территории города, которая была выделена под гетто. За годы войны удалось научиться выживать в этом хаосе, а когда наступила свобода, то зачем искать что-то лучшее? Евреи старались держать хорошую мину при плохой игре, не указывая еще один момент: за стенами гетто их даже после падения фашизма недолюбливали. Иногда даже казалось, что победа над Германией ничего не изменила в их жизнях. А так как управление города пустило все средства в восстановление основных районов города, то на гетто никогда не хватало денег. Годы шли, а «Северное гетто» так и оставалось в прежнем виде, пока один умник не решил еще больше усугубить положение. Решено было всех освобождающихся преступников ссылать в гетто, чтобы они жили в этом районе. Как объясняли служители правопорядка – так легче отслеживать преступников. Все перемешалось, создался хаос, который спустя несколько лет удивительным образом преобразовался в маленькое государство внутри страны. Еврейская мудрость плюс профессиональное мошенничество рецидивистов создали сильную преступную структуру.

И здесь я начала снимать комнату, бросая вызов всем родным и друзьям. И здесь я пытаюсь найти себя, свое место под солнцем. Да, я не ищу легких путей! За подобную «выходку» я получила через тетю родительскую оценку: мы так и знали, что её гордость заведет её в такую дыру. Что ж, се ля ви.

То, что сначала казалось смелым шагом, показывающим мою индивидуальность, на проверку попахивает разложением и запущением. Жить в гетто – самое отвратительное мое решение, но знать об этом никто не должен. Если лажаешь, то нужно  сделать вид, что так задумано. Но от Марин ничего не получается скрыть, она знает и видит все. Проблема такой свободной жизни заключается еще и в том, что я теперь с ней, с моей выдуманной подругой, один на один. Иногда она очень хорошо скрашивает одиночество, но чаще всего я ощущаю себя шизофреником, сбежавшим из лечебницы: сейчас меня отловят, услышав, как разговариваю сама с собой, и посадят в белую комнату с мягкими стенами. Обычно дети вырастают и перестают разговаривать с вымышленным другом, так как понимают всю глупость такого поведения. Мне одного понимания не хватает, потому что подобные разговоры стали привычкой, стали частью меня. Мне необходимо разговаривать с Марин так же, как дышать, есть, пить. Я живу этими беседами, которые согревают мое сердце, делая жизнь ярче. Но чтобы не попасть в специальную лечебницу, мы с ней договорились, что она может проявляться, сколько хочет лишь дома, а пока я на улице – пусть молчит. И она верно исполняет наш договор, хотя мне иногда хочется ей пожаловаться не дожидаясь возвращения в маленькую комнату, ставшую мне убежищем.

Сегодня пятница, конец рабочей недели, которая символично решила закончиться внушительным ливнем. Как бы не хотелось сидеть в теплом и сухом помещении в такую погоду, но пришлось бежать в отделение по делам миграции частных лиц в зону гетто. Странное введение! Понимаю когда преступникам нужно постоянно отмечаться, чтобы быть уверенными в том, что они находятся где-то здесь. Зачем заставляют мирных граждан делать это – тайна бюрократии. Радует, что подобное длиться всего лишь два месяца, а значит, к концу следующей недели я получу карту на жительство и буду полноценным гражданином гетто. Звучит, конечно, не очень оптимистично, потому что это не Дубай и все же надоело каждые 10 дней идти за очередной «галочкой» в бессмысленном списке.

Осенью темнеет быстро, поэтому все муниципальные учреждения закрываются рано. Получив торжественное обещание, что больше меня не будут беспокоить, миграционные службы любезно предоставили машину, что подвезла меня до дому. Хотя, назвать это машиной в городской зоне у меня бы язык не повернулся, но в таких условиях приходится довольствовать тем, что дают. Выскочив на улицу, прямо на входе в помещение, столкнулась в высокой темной фигурой. Мы машинально отскочили друг от друга, и я попала прямо под водосток на козырьке над входом. Холодный стремительный поток воды хлынул за ворот плаща.

- Ой!

- Извините, я вас не заметил, - медленно произнес мужчина. Мне хватило заметить всего лишь одну деталь его одежды, которая блеснула ярким белым пятном у него на воротнике, чтобы забежать в дом, не удостоив даже капелькой внимания.

- Нет, ну это не весело! Я от одного  такого сбежала сюда за ограждение, а он, зная как меня достать, послал в эти трущобы «белый воротничок»! Да точно тебе говорю, это папа подстроил! Нашел шпиона, который рыскает в округе, чтобы найти какие-то факты, способные выставить меня еще и из церкви!

Марин пыталась перебить меня, чтобы оправдать отца. Конечно, ей то он ничего плохого не сделал, кроме того, что заявил что она «глупость» и «плод больной фантазии». А я знаю, на что он может быть способен, чтобы доказать свою правоту. Неужели и в этом я буду похожа на него?