Глава 13
Сестра никому не сказала про лосьон, и никто не подозревал, что я рехнулась. Что я знала, то знала, только время от времени вспоминая о своем сокровище. Конечно, я сошла с ума; как ни странно, признав это, я сразу успокоилась. Ничего поделать я не могла, вреда особого от меня не было. В конце концов, бутылкой я запустила в стену, а не в человека. Беспокоить родителей не стоило. Можно жить на острове тихо-мирно, самой по себе, как тетушка Брэкстон. Никто не обращал на нее внимания. Если б не кошки, она б, наверное, жила и умерла, почти совсем забытая. Каролина уверена, что уедет, так что после бабушки, мамы и папы дом останется мне (о смерти родителей я думала с очень уж легким содроганием). Если я захочу, я смогу ловить крабов, как мужчина. Безвредным психам разрешают много такого, в чем обычным людям отказывают. Словом, не буду ни к кому лезть, и меня оставят в покое. Думая о том, что я сумасшедшая и свободная старуха, я, можно сказать, радовалась.
Поскольку обо мне ничего не знали, волновала всех тетушка Брэкстон. Ее скоро выписывали, а это означало, что Капитан опять останется бездомным.
Для папы все было просто. Мы с Капитаном дружили и могли взять его к себе. Но бабушка уперлась.
— Не пущу в дом нехристя, тем паче — в свою постель! Этого ему и надо, в постель ко мне норовит.
— Мама! — искренне пугалась наша мама. Папа нервно поглядывал на дочерей. Каролина сдерживала смех, я — злобу.
— А вы думаете, старая никому не нужна?
— Мама! — сказал ее сын, так серьезно, что она примолкла. — Здесь девочки.
И он указал головой на нас.
— О, она сама хороша! — сказала бабушка. — Она думает, он по ней сохнет, но я-то знаю. Я знаю, кто ему нужен. Да.
Папа повернулся к нам с сестрой и спокойно сказал:
— Идите-ка вы к себе. Она старая. Не судите ее строго.
Мы понимали, что надо уйти, да мне и хотелось. Каролина замешкалась, я схватила ее за руку, потащила к лестнице. Папа с мамой — что поделаешь, слышат, но только не сестра! Она-то знала, что рехнулась я, а не бабушка.
Как только за нами закрылась дверь, Каролина засмеялась.
— Нет, ты подумай! — она замотала головой. — И что у нее в голове?
— Она старая, — сердито сказала я. — Она за себя не отвечает.
— Не такая уж старая, моложе Капитана, а он совсем нормальный, — сестра даже не смотрела, как я реагирую. — Ну, что ж, — беспечно продолжала она, — хоть ясно, что здесь он жить не может. Представить страшно, что она сделает, если мы снова его пригласим, — она села на кровать, скрестив ноги. Я лежала на животе, опершись на локти, и смотрела на подушку, чтобы еще чем себя не выдать. — Не понимаю, почему ему нельзя остаться у тетушки.
— Потому что они не женаты, — сказала я.
Следи я за собой поменьше, голос бы меня выдал. Я прокашлялась и произнесла как можно ровнее:
— Неженатые люди вместе не живут.
Сестра засмеялась.
— Да что они станут делать! Они чересчур старые!
Мне стало жарко при мысли о том, что Капитан что-то такое делает, и я дыхнуть не могла.
— А? — спросила она, явно ожидая замечаний.
— Это неважно, — пролепетала я. — Тут дело в правилах. Люди считают, что неженатым людям неприлично жить в одном доме.
— Ну, пусть поженятся.
— Что? — я резко выпрямилась, перекинув ноги через край кровати.
— Конечно, — размеренно сказала она, словно объясняла задачку. — Какая разница? Пусть поженятся, никто ничего и не подумает.
— А если он не хочет жениться на старой психопатке?
— Дурочка ты! Ничего ему не надо делать. Они просто.
— Что ты заладила «делать», «делать»?! Вечно у тебя глупости в голове!
— Лис, я говорю «не делать». Это будет брак по расчету.
Я читала много и знала, что к чему.
— Нет. Фиктивный.
— Хорошо, — она улыбнулась мне. — Тебе это больше нравится?
— Что ты! Это чушь какая-то. Даже не намекай, а то он подумает, мы тоже спятили.
— Не подумает. Он нас прекрасно знает.
— Если ты ему скажешь, я тебя убью.
Она отодвинулась.
— Ой, Господи! Лис, что с тобой?
— Ничего. Может, он хочет на ком-нибудь жениться. Что тогда будет? Женился на тетушке, а потом влюбился. А уже поздно!
— Что ты только читаешь. Лис? Подумай сама, кто тут есть. Наша бабушка — не в себе, миссис Дигонсон забыть не может своего покойного мужа, а бабушка Крика — в три обхвата. И потом, мы ему не родители. Он взрослый.
— По-моему, про это неприлично думать!
Она встала, больше не отвечая. Подошла к двери, послушала, что там внизу и обернулась ко мне.
— Пошли. Если хочешь. Я спрыгнула с кровати.
— Куда ты собралась?
— Хочу позвать Крика.
— Зачем?
Вообще-то я знала.
— Мы пойдем втроем к Капитану.
— Не надо, Каролина! Это не твое дело. Вы еле-еле знакомы.
Я старалась говорить поспокойней, но получалось хуже, подавленный визг как-то пищал в горле.
— Я его знаю, Лис. И беспокоюсь, что с ним будет.
— Почему? Почему ты вечно лезешь в чужую жизнь?
Эти слова меня чуть не задушили.
Она взглянула на меня, давая понять, что это уж ни с чем несообразно.
Сказала она только:
— Лис, Лис!..
Что ж, Крик с ней справится. Да, он сможет, у него такое чувство приличий. Но как только она сказала «фиктивный», он покраснел и произнес:
— А что? Это неплохо.
Неплохо? Я плелась за ними к тетушке, как побитый щенок. «А что?», видите ли! Люди — не звери. Мы не имеем права к ним лезть. «Что?»! Да я люблю его и не хочу терять из-за старой психуши, хоть бы и фиктивно.
Когда мы пришли. Капитан варил картошку и кипятил воду для чая. Для человека, во второй раз теряющего кров, он был необычайно весел. Он предложил нам поужинать, но еды не хватало и на одного, так что мы вежливо отказались и попросили нас не стесняться. То есть, они попросили, я сжала губы и вообще стояла поодаль, но когда Каролина с Криком присели к столу, проплелась через кухню и плюхнулась рядом. Мне не хотелось участвовать в том, что будет, но и уйти я не могла.
Подождав, пока Капитан посолит и поперчит картошку, моя сестрица положила локти на стол и подалась вперед.
— Говорят, тетушка Брэкстон скоро вернется, — сказала она.
— Верно, — кивнул Капитан, откусывая от картошки.
— Мы беспокоимся, где вы будете жить.
Он поднял руку, чтобы она помолчала, пока он не прожует и не проглотит кусок, а потом сказал:
— Я знаю, что вы хотите предложить. Спасибо, но я не могу.
А? Съели? Я улыбалась и тайно, и явно.
Каролина не улыбнулась.
— Откуда вы знаете, что я имею в виду?
— Ты хочешь, чтобы я вернулся к вам. Спасибо большое, но это невозможно.
Каролина засмеялась.
— Ну, у меня мысль получше.
Тут перестала улыбаться я.
— Вот как, мисс Каролина? — сказал Капитан, нацелясь вилкой на другую картофелину.
— Да, вот так.
Она наклонилась к нему и улыбнулась, как улыбаются женщины, если у них на уме не только любезность.
— Вам надо жениться на мисс Труди Брэкстон.
— Вы не беспокойтесь, — серьезно начал Крик. — Совсем не надо…
Я ударила голой пяткой по босой ступне. Он замолчал и посмотрел на меня с обидой и удивлением.
Каролина не обратила на нас внимания.
— Посудите сами, — сказала она очень умным голосом. — Кому-то надо присматривать за ней и за ее домом, а вам как раз нужен дом. Брак по расчету.
«Фиктивный» она не сказала. Все-таки, есть в ней хоть капля деликатности.
— А, черт! — задохнулся он, глядя на нас поочередно. Я делала вид, что рассматриваю заусеницу. — Ну, ребята! Кто бы мог подумать?
— Когда вы свыкнетесь с этой мыслью, — продолжала сестра, — она вам покажется очень разумной. Нет-нет, — заспешила она, — конечно, вы можете найти себе жилье. Многие будут рады взять вас к себе. Но они в вас не нуждаются. А тетушка Брэкстон… — и она обернулась за поддержкой ко мне, потом — к Крику.
Я вгрызлась в заусеницу, но видела краем глаза, что Крик убежденно кивает.
— Очень разумно, — поддержал он. — Поймете, когда свыкнетесь.
— Да? — Капитан улыбался, покачивая головой. — Вы просто как моя бедная матушка!
Он взял вилку и задумчиво соскреб перец с одной из картошек.
— Люди скажут, — проговорил он, ничуть не улыбаясь, — что я это сделал ради денег.
— Каких денег? — спросила сестра.
— Никто ни про какие деньги не слышал, — сказал Крик. — А вы говорили только нам с Лисом. И еще теперь Каролине.
— Я не возьму у нее ни цента, вы же знаете.
— Конечно, не возьмете, — сказала Каролина, хотя ей-то откуда знать?
— Может, их и нет, — вставила я. — Мы повсюду убирали и ничего не видели.
Он благодарно улыбнулся, словно я ему помогла.
— Да, — сказал он. — Мыслишка сумасшедшая.
От его тона меня пронзил озноб.
— Вы подумаете об этом, — скорее сказала, чем спросила сестра.
Он пожал плечами.
— Ладно. От сумасшедших мыслей особого вреда нет.
Назавтра он уплыл паромом в Крисфилд, не предупредив нас. Нам сообщил об этом капитан Билли. Ни к ночи, ни на следующий вечер он не вернулся. Мы-то знали; мы ходили на пристань каждый вечер.
Прибыл он на третий день, махая нам с палубы. Сердце у меня подпрыгнуло, а сама я чувствовала себя так, словно опять прижимаюсь к его шершавой рубахе. Крик и Каролина махали и кричали в ответ, а я дрожала, сунув руки под мышки, прижав ладони к бокам.
Паром причалил. Капитан окликал нас по имени. Он хотел, чтобы мы с Каролиной за чем-то присмотрели, а Крик подал ему руку.
Каролина, как всегда, меня опередила.
— Ой, гляди! — крикнула она. Когда я подошла туда, где сыновья капитана Билли сносили на берег багаж, я увидела кресло — большое, темное, с плетеным сиденьем, плетеной спинкой и большими железными колесами в резиновых черных ободках. Эдгар и Ричард снесли его на пристань. Каролина улыбалась.
— Честное слово, он так и сделал! — воскликнула она.
Что-то было в моем взгляде, и она сказала иначе, нетерпеливо вздохнув:
— Ну, понимаешь, он женился.
Мне было некуда бежать, да и вообще я бы не успела. Они вылезали из каюты. Вверху, очень медленно, показался Крик, точней — его голова на пригнутой шее. Наконец, появились все трое; Крик и Капитан сделали из рук сиденье, а тетушка Брэкстон обнимала их обоих за плечи. Когда они достигли верха лестницы, я увидела, что к ее плечу приколоты хризантемы.
— Женился! — тихо сказала Каролина, но слово это разорвалось, словно шрапнель, у меня в животе. Сестра подхватила кресло и повезла его к сходням так гордо, словно расстилала ковер перед королевой. Крик и Капитан бережно опустили тетушку на плетеное сиденье.
Выпрямившись, Капитан увидел меня и позвал:
— Сара Луиза! Иди сюда. Поздоровайся с миссис Уоллес.
Старая женщина посмотрела на него благоговейно, как раскаявшийся грешник. Когда я подошла, она протянула мне руку. Пальцы у нее были, как тонкие веточки, но взгляд прямой и ясный. Кажется, она сказала:
— Как живешь, Сара Луиза?
Слова разобрать я толком не смогла, но сказала:
— Добро пожаловать, миссис Труди.
Назвать ее «миссис Уоллес» я не могла бы ни за что.
Глава 14
Если бы тогда, в ноябре, я могла раздобыть спиртное, я бы, наверное, спилась. А так я утешалась одними книгами. У нас их было немного, теперь я это знаю. Я побывала в больших библиотеках и знаю, что и дома, и в школе стояло совсем мало книг. Но там был Шекспир, и Диккенс, и Вальтер Скотт, и Фенимор Купер. Каждый вечер, задернув темные шторы (затемнение!), я жадно читала, притулившись у лампы. Можете себе представить, как подействовал на такую девицу «Последний из могикан». Я полюбила не бесцветную Кору, а Ункаса, только Ункаса, готового умереть у Делавэра; Ункаса, с которого враг срывает рубашку, открывая миру голубую черепаху, татуированную на груди.
Как я мечтала о таком знаке, который выделил бы меня из всех! Но я не была последней из могикан, я вообще никем не была, только близнецом Каролины.
Почему-то я скрыла, что после бури, почти разорившей нашу семью, у меня осталось чуть меньше пятидесяти припрятанных долларов. Теперь среди прочего, приходилось отказаться от Каролининых занятий. При любых стипендиях мы не потянули бы дорогу. К чести моей сестры надо признать, что она не канючила и терпеливо упражнялась, надеясь, что весной, к концу устричного сезона, мы заработаем достаточно на ее поездки. Похвалю и себя, я очень нуждалась в одобрении — злорадством я не грешила. Собственно говоря, меня не раздражали музыкальные таланты сестры, я ими скорей гордилась. Мне иногда хотелось ей помочь, но я не решалась признаться, что припрятала деньги. Да и было их немного; и вообще, они мои, я их заработала.
После свадьбы я была у Капитана один раз. Пригласил он всех троих — Каролину, Крика, меня, и днем, к обеду. Наверное, он хотел отпраздновать с нами свою женитьбу. Во всяком случае, на столе стояла бутылочка вина, и он предложил нам выпить. Мы с Криком ужаснулись и отказались, Каролина немножко выпила, хихикая и гадая, что было бы, если бы узнали, что Капитан нарушил сухой закон нашего островка. Закон этот был не юридическим, а религиозным (мамин херес мы крепким напитком не считали). У нас не было полиции, а уж тем более — тюрьмы. Если бы люди прознали про вино, они бы обозвали Капитана нехристем и молились бы о нем по пятницам. Вообще-то, они и так это делали с самого его приезда.
— Такое вино я покупал в Париже, — рассказал нам Капитан. — Не так-то легко в военное время!
Конечно, я решила, что речь идет об этой войне, но сейчас мне кажется, что он имел в виду ту, Первую. Я никак не могла запомнить, какой он старый.
Зато с тетушкой Брэкстон было все ясно. Сидела она во главе стола в кресле на колесиках (плетенье с деревом) и простодушно улыбалась. Волосы у нее были совсем белые и такие редкие, что сквозь них просвечивала розоватая кожа. Улыбалась она криво, наверное — после удара, из-за которого, к тому же, сломала ногу. Ей было трудно держать бокал в костлявой лапке, но Капитан помог ей, она прихлебнула, хотя и перепачкала подбородок. Это ее не смутило. Она благоговейно смотрела на мужа ясными, детскими глазами.
Он бережно промокнул вино салфеткой, говоря жене:
— Душенька, я тебе не рассказывал, как проехал в машине через весь Париж?
Для нас, еще не покидавших острова, машина была почти такой же экзотикой, как Париж. Я немножко обиделась, что нам с Криком он об этих приключениях не сказал. Да, в его передаче то были приключения.
Снова усевшись как следует, он поведал, что здесь, в Америке, водил машину только раз, и то по проселочной дороге. Во Франции же приятель, моряк, предложил ему купить автомобиль в Гавре и перегнать его в Париж, для вящей веселости прихватив девочек. У Капитана деньги были, ему хотелось повеселиться на воле; однако он не знал, что приятель никогда машину не водил.
— Ladneau, — сказал нам Капитан, имитируя французский акцент. — Tchego tam!
Однако ему удалось отговорить приятеля, он сел за руль, и началось неописуемое путешествие, закончившееся тем, что они проехали через весь Париж в час пик.
— Машины, повозки, грузовики — ну, с восьми сторон! Стоять — раздавят, ехать — верная смерть!
— Что же вы сделали? — спросил Крик.
— Одной рукой вцепился в руль, другой — в гудок, ногами нажал на акселератор, закрыл глаза и ка-ак рвану!
— Вот это да! — отозвался Крик. — А живы остались.
Раздалось что-то вроде кудахтанья. Мы поглядели на тот конец стола и увидели, что тетушка Брэкстон смеется. Тогда засмеялись все, даже Крик, который понимал, что смеются и над ним. Но я не засмеялась.
— Ты что, не усекла? — спросил меня Крик. — Если бы он не…
— Усекла, чего тут не усечь? Я просто не вижу, чего тут смешного.
Каролина повернулась к тетушке Брэкстон.
— Не обращайте внимания.
Она ослепительно улыбнулась Крику.
— Она у нас вообще не смеется.
— Еще как смеюсь! — завопила я. — А ты врешь! Врешь, врешь, врешь…
— Ли-ис! — укоризненно протянула сестра.
— Я тебе не лис! Я человек, а не зверь какой-то!
Слова мои прозвучали бы лучше, если бы голос не сорвался на последнем.
Каролина засмеялась, словно я шучу. За ней засмеялся и Крик. Они переглянулись и просто зашлись, как будто я сострила. Закрыв лицо рукой, я ждала, что закудахтает тетушка и загремит трубой смех Капитана. Но Капитан не смеялся. Я ощутила его руку на плече и услышала голос.
— Сара Луиза, — ласково сказал он, — что это с тобой?
О, Господи! Что он, не знает? Я могу выдержать все, кроме его доброты. Чуть не перевернув кресло, я бросилась прочь из этого мерзкого дома.
Тетушку Брэкстон я больше не видела до самых ее похорон. Каролина исправно сообщала мне, как счастливы они с Капитаном. Сама она, вместе с Криком, ходила к ним чуть не каждый день. Капитан всегда просил ее спеть: «Труди так любит музыку». Он знал о тетушке гораздо больше тех, кто прожил столько лет с ней рядом.
— Вообще-то, она разговаривает, — сообщала мне Каролина. — Мы не все понимаем, а он — все. И когда я пою, она слушает, правда слушает, не витает невесть где. Капитан зря не скажет — она любит музыку, очень любит, даже больше, чем мама.
Когда она так говорила, я утыкалась в книгу и делала вид, что не слышу.
Была заупокойная служба. Я удивлялась — никто не помнил, чтобы тетушка или Капитан ходили в церковь; но проповедник у нас был молодой, серьезный и отслужил по ней, как все решили, «чинно и благоговейно». Капитан попросил нас сидеть впереди, с ним рядом, и мы сидели, даже бабушка, которая, слава Богу, ничего не учудила. Сам он сидел между мной и Каролиной. Когда запели двадцать второй псалом — «Аще бо пойду посреди сени смертныя, не убоюся зла, ибо Ты со мной еси» — моя сестрица взяла его за руку, словно он маленький ребенок, которого надо вести и пасти. Другой рукой он утер слезы. А я, сидя так близко от него, как давно не сидела, поняла, какой же он старый, и сама чуть не заплакала.
Мама пригласила его поужинать, он отказался, и никто его не неволил. Мы с Каролиной и Криком проводили его до дверей того дома, который он теперь мог назвать своим. Никто не сказал за дорогу ни слова, а когда Капитан кивнул нам на прощанье, мы кивнули в ответ и пошли обратно. Оказалось, что он не зря отказался пойти к нам, бабушка была совсем плоха.
— Он ее убил, — сообщила она, как только мы вошли.
Мы очень удивились. Даже для бабушки это было слишком сильно.
— А как же, ему дом нужен. Я сразу поняла, когда он явился.
— Мама, — мягко сказал отец, — не надо… не стоит.
— Хотите знать, как он управился?
— Мама…
— Отравил ее, вот как, — она победно оглядела стол. — Крысиным ядом.
Она откусила большой кусок и шумно его жевала. Мы вообще перестали есть.
— Луиза знает, — продолжала бабушка тонким голоском, и улыбнулась мне, — да не скажет. Не скажешь, верно? А я знаю, почему, — она захихикала и протянула нараспев, как дразнилку: — А я зна-зна-а-а…
— Заткнись! — закричала Каролина то, что я крикнуть не посмела.
— Каролина! — ужаснулись папа и мама.
Сестра покраснела от ярости, но сжала губы. Бабушка произнесла, как ни в чем не бывало:
— Видели, как она на него смотрит?
— Мама!
— Она думает, я глупая старуха. Не-ет, я знаю. Уж я-то знаю!
Бабушка посмотрела мне прямо в глаза. Я слишком испугалась, чтобы отвести их.
— Часом, ему не помогла? А, внучка? Не помогла?
Взор ее хитренько искрился.
— Девочки, — очень тихо сказал папа, — идите к себе.
На этот раз мы обе тут же послушались. Даже у себя, в безопасности, говорить мы не смогли. Мы не могли ни шутить над глупой, вздорной старухой, которую знали всю свою жизнь, ни как-то ее оправдывать. Шок был так силен, что мои ничтожные страхи растворились в темном, безграничном ужасе.
«Кто знает? — спрашивал голос из мрака. — Кто знает, какое зло таится в сердце человеческом?»
Теперь мы это знали.
Позже, когда мы уже ложились, Каролина сказала:
— Надо мне отсюда бежать, пока она меня не уела.
«Тебя? — подумала я, но промолчала. — Тебя? Что она может тебе сделать? Тебе незачем избавляться от зла. Ты что, не видишь? Речь обо мне. Это меня вот-вот проглотит вечный мрак». Но я промолчала. Я не сердилась на сестру, только устала до смерти.
Наутро, при ясном свете, я попыталась себя убедить, что ужасы прошлого вечера мне примерещились. Разве я когда-то не говорила Крику, что Капитан — немецкий шпион с подводной лодки? Чего ж я тогда так горюю из-за бабушкиных обвинений? Однако, вспомнив ее искрящийся взор, я поняла, что это вещи разные. Сама она вроде бы все забыла. Она опять была просто глупой и сварливой; и мы с облегчением притворились, что тоже забыли все.
В феврале Крик бросил школу. Его мама и бабушка совсем обеднели, папа предложил ему ходить с ним на «Порции», отбраковывать устриц. Папа брал их длинными деревянными щипцами, вроде ножниц с железными грабельками на конце, потом разжимал щипцы и бросал добычу на особую доску. Тут Крик в больших резиновых перчатках приступал к отбраковке. Он отбивал специальным молотком пустые раковины, а ручкой (на ней было заострение) счищал слишком мелких устриц. Мусор выбрасывали в воду, крупных устриц клали в особую лодку, на которой позже их отвозили на рынок. Уходили папа с Криком затемно, в понедельник, до самого воскресенья, и спали всю неделю на узких скамьях, в крохотной каюте. Самые лучшие устрицы были слишком далеко, чтобы плавать туда каждый день, тем более, что бензина отпускали очень мало.
Конечно, я завидовала Крику, но с удивлением поняла, как мне его не хватает. Папа уходил на ловлю всегда, к этому я привыкла, а Крик был тут, рядом — или просто со мной, или где-нибудь поблизости. Теперь мы видели его только в церкви.
Каролина каждое воскресенье куковала над ним вовсю. «Ну, Крик, мы ужасно по тебе скучаем!» Мы… Ей-то откуда знать. И вообще, девице неприлично говорить вот так, прямо.
Каждую неделю он становился тоньше и выше, а руки все больше покрывались шершавой бурой корой, как у всех моряков. И держался он иначе. Раньше, даже в детстве, он был до смешного важным; теперь обрел какое-то достоинство юности. Нетрудно было понять, что он гордится мужским статусом — как-никак он один кормил женщин, от которых раньше зависел. Я заметила, что прошлым летом мы отдалились друг от друга, но винила сестру. Теперь стало еще хуже: именно то, что придавало ему и привлекательность, и силу, уводило его в мужской мир, куда мне доступа не было.
Позже, зимой, я снова стала ходить к Капитану. Не одна, с Каролиной — мы, барышни, не могли бывать в одиночку у холостяка. Он учил нас играть в покер. Сперва я упиралась, но когда начала, не без удовольствия ощутила себя страшной грешницей. По-видимому, только здесь была настоящая колода карт; добрые методисты позволяли себе играть разве что в дурака и в «старую деву». Мы притворялись (особенно я), что зубочистка — это золотая монета. Особенно радовалась я, что могу начисто обыграть сестру. Это было заметно — она говорила недовольным тоном: «Ну, Ли-ис! Мы же просто играем», когда я загребала через стол ее зубочистки.
Однажды, после особенно приятной победы, Капитан поглядел на меня, потом — на сестру, и сказал:
— С тех пор, как Труди нет, ты совсем не поешь. Хорошее было время!
Каролина улыбнулась.
— Да, хорошее.
— А ты упражняешься, не бросила?
— Да как сказать… Вроде бы все в порядке.
— В порядке, в порядке, — заверила я, чтобы скорее начать игру.
Сестра покачала головой.
— Мне трудно без уроков. Я и не знала, как они важны.
— Какая жалость! — сказала я, как говорят взрослые, чтобы отвязаться от ребенка. — Теперь всем трудно.
Капитан кивнул.
— Наверное, эти уроки очень дорогие.
— Дело не в деньгах, — поспешила сообщить я, стараясь не думать о припрятанных бумажках и мелочи. — Бензин… то-се…. В Крисфилде такси не схватишь… Вот если бы нас послали в интернат, как этих, со Смит-Айленд….
— Ах, Лис, что бы это дало? — воскликнула моя сестрица. — Какая там у них музыка? Мы их побили в прошлом году по всем статьям.
— Что ж, — не отстала я, — можно поехать в особую школу, у нас ведь особые обстоятельства.
— Да кто за нас заплатит? — печально сказал Каролина. — Совет графства? Тем более, в хорошую школу.
— А должны бы, — сказала я, пытаясь свалить вину на власть имущих. — Правда, должны, Капитан?
— Да, кто-нибудь должен бы.
— А они не хотят! — не унималась я. — Этот совет по образованию — просто чучела набитые.
Все засмеялись, тема была закрыта, к большому моему облегчению. Жаль, конечно, что Каролина не учится, но, в конце концов, два года она проучилась, и ей было неплохо. И потом, я не виновата. Не я начала войну и нагнала бурю.
Капитан к нам не ходил. Мама исправно приглашала его каждое воскресенье, но он вроде бы знал, что идти не надо, и как-то уворачивался. Поэтому я очень удивилась, когда примерно через неделю увидела, что он бежит по дорожке к нашему крыльцу, и лицо у него просто пылает — от волнения, не от бега.
— Сара Луиза, — кричал он, размахивая письмом, — у меня замечательные новости!
Он остановился у дверей.
— Папы нету?
Я покачала головой; была только пятница.
— Ну, тогда позови маму. Я очень спешу.
Он просто сиял от радости.
Бабушка качалась в своей качалке, читая большую Библию в кожаном переплете, или, вернее, притворяясь, что читает. Он ей кивнул и сказал: «Миссис Луиза». Она на него не взглянула. Мама и Каролина уже шли из кухни.
— А, это вы, капитан Уоллес! — сказала мама, вытирая руки о передник. — Заходите, посидите у нас. Луиза, Каролина, вы не вскипятите чаю?
— Нет-нет, — сказал он. — Присядем все на минуту. У меня прекрасные новости. А так я очень спешу.
Мы сели.
Он положил на колени письмо и начал свою речь.
— Теперь молодым здесь так трудно. Вам, миссис Сьюзен, с вашим воспитанием, больно видеть, что ваши дети лишены таких важных занятий.
«К чему он ведет?» — гадала я, все больше волнуясь.
— Вы знаете, — продолжал он, — как я отношусь к вашей семье, как обязаны мы с Труди… вам всем. А сейчас… — он едва сдерживался и вдруг улыбнулся мне. — Спасибо Саре Луизе, это она подсказала. Понимаете, Труди кое-что оставила. Я не знал, что с этим делать — я ведь поклялся, что никогда не трону ее денег. Там немного, но на школу с пансионом хватит, — он заулыбался еще сильней. — Я все разузнал. Каролина может поехать в Балтимор и заниматься своей музыкой. Труди была бы очень рада, вы уж мне поверьте.
Я застыла, словно он швырнул в меня огромный камень. Каролина!
Сестра вскочила и обняла его.
— Постойте, — говорила тем временем мама, видимо, припомнив, что у нее две дочери. — Спасибо вам большое, но я не могу… Я должна поговорить с мужем…
— Надо его убедить, миссис Сьюзен. Сара Луиза, скажи маме то, что говорила тогда, про особые обстоятельства. Каролину нужно послать в самую хорошую школу, чтобы она училась дальше. А Сара Луиза? Ты ведь сама говорила?
Я издала горлом странный звук, заменивший, по-видимому, «да». Капитан так это и понял. Бабушка повернулась в качалке, чтобы на меня посмотреть. Я побыстрее отвела глаза. Она улыбалась.
— А, Сара Луиза? — сказала она, передразнивая Капитана. — Ты ведь сама говорила?
Я кинулась в кухню, бросив на ходу, что приготовлю чай, но слышала, как Капитан рассказывал маме и сестре о каком-то колледже в Балтиморе, где очень хорошо учат музыке. Слова свистели у меня в ушах громче бури. Я поставила чайник, взяла чашки и ложки — с большим трудом, они стали какие-то тяжелые. Когда я пыталась открыть коробку с чаем, вошла бабушка и стала рядом, и я оцепенела от хриплого шепота.
— К Римлянам, девять, тринадцать. «Иакова Я возлюбил, а Исава возненавидел».
|