МАРИЯ МАГДАЛИНА

Среди садов прославленного Рима,
Среди плющом увитых древних стен
На площади Мария Магдалина
Рассказывала людям о Христе.

Они шептались, веря и не веря,
Что Божий Сын был распят и воскрес,
И даже император - сам Тиберий,
Призвал к себе Марию во дворец.

Он выслушал с насмешкой горделивой
О смерти и восстании Христа
И отвечал решительно Марии:
- Быть этого не может никогда!

В ответ она лишь только промолчала,
И с грустью посмотрев на гордеца,
Легко коснулась белого овала
Сверкающей поверхности яйца.

И протянув подарок, побледнела.
Ему же становилось веселей:
«Яйцо твоё скорее покраснеет,
Чем мёртвые заходят по земле!»

Подарок взял с улыбкою Тиберий,
Не принимая слов её всерьёз.
Яйцо ещё мгновенье было белым
И вдруг кровавым цветом налилось.

Дар речи потеряв, глазам не веря,
Склонился перед нею он тогда.
Вот так властитель Рима, царь Тиберий
Воочью чудо Божье увидал.

ПОСЛЕДНИЙ ШАНС

Его душа томилась в преисподней,
Хоть праведником он по жизни был:
Ни словом никому не делал больно,
А только всех жалел и всех любил.

Но вот настал момент освобожденья,
Когда Иисус Распятый в ад сошёл
И кающихся всех, без исключенья,
Освободив от уз, с Собой увёл

Но праведник печалился немного,
Хоть радостью весь лик его сиял:
Родная мать не каялась пред Богом,
И Бог её с Собою в рай не взял.

И, подойдя к Его престолу, робко
У Господа за мать он попросил.
Но Бог сказал: «Не место, сын мой добрый,
В раю тому, кто лишь себя любил».

Но праведник, мученья ада помня,
И всей своей душой жалея мать,
Взывая к милосердию, упорно
Стал о её спасеньи умолять.

- Ну, хорошо, - Господь ему ответил, -
Я дам её душе последний шанс!
И повелел Он, чтобы ангел Света
Спустился в преисподнюю тотчас.

И вот она за ангела схватилась
И стала подниматься к небесам.
А за неё другие уцепились:
- И нам последний шанс! И нам… и нам!..

Не в силах скрыть, как было ей досадно,
Она других пыталась оттолкнуть,
И падали с проклятьями обратно
В бесовский мрак и дьявольскую жуть.

Чем больше в ад людей она вернула,
Тем ангел тяжелее делал взмах.
Но вот она последнего столкнула,
И сил не стало в ангельских крылах.

И падала под тяжестью греховной,
Туда, откуда нет пути назад…
Вот также мы своею нелюбовью
Мостим себе подчас дорогу в ад!

Но человек свободен от рожденья,
И коль сумеем мы стяжать любовь,
Появится надежда на спасенье
И вера в то, что будет с нами Бог!

КРАСНОШЕЙКА

Когда Господь Вселенную творил
И звёзды зажигал на небосводе,
Когда Он сад цветами засадил
И рыб пустил в серебряные воды, -
В один из дней раскрашивал Господь
Незримой кистью птиц – больших и малых
И в небо запускал пернатый род,
Одной лишь пташке краски недостало.

-Всё в воле Божьей, - думала она,
Сомкнув смиренно кругленькие веки,
Но Бог, давая птицам имена,
Ей вдруг сказал: «Ты будешь Красношейкой!»
Та удивилась: пёрышки её
На шейке были серыми, как крылья…
-Мне хочется, - Господь тут произнёс, -
Чтоб красные сама ты заслужила.

С тех пор прошли года, прошли века,
Эдемский сад присниться мог во сне лишь,
Но Красношейки пёрышки пока
Ни капельки одной не покраснели.
Рассказывая птенчикам в гнезде
Историю о сотвореньи мира,
Увидела она толпу людей,
Что возбуждённо проходила мимо.

Потом, когда рассеялся туман,
Увидел птичий взор её печальный,
Как на вершине Лобного холма
Те люди Человека распинали.
С разбойниками поступали так,
Но Тот, Кого теперь на крест подняли,
Был на злодея не похож никак,
Средь двух других, что до Него распяли.

В глазах – смиренье было и любовь,
И жалость к тем, кто смерть ему готовил.
Тот Человек прекрасен был как Бог,
Когда б ни столько ран, ни столько крови…
Она смотрела напряжённо вдаль,
Перед лицом жестокости немея:
Распятого до слёз ей было жаль,
Вот только плакать птицы не умеют.

Венец терновый на Его главе
В чело вонзался острыми шипами…
И вдруг, оставив гнёздышко в траве,
Она взмахнула лёгкими крылами,
И, полетев, приблизилась к Нему
И выдернула шип, что в бровь вонзился,
Исполненный невыразимых мук,
Взор благодарным светом озарился.

Тут капля крови с кончика шипа
Упала ей на серенькую шейку,
И в этот миг весь страх её пропал,
С которым так боролась Красношейка.
Когда она к птенцам вернулась вновь,
Их голоса до ночи не смолкали:
Они не знали, что такое кровь,
И что такое боль – они не знали.

У Красношейки пёрышки в тот час
Пурпурные на шейке появились:
Она в ручье купалась много раз,
Но так они с тех пор и не отмылись.
И даже у птенцов и праптенцов
Теперь такие ж красненькие шейки:-
Их заслужила, проявив любовь,
Отважная пичуга Красношейка.

ГЕФСИМАНСКАЯ ЛИЛИЯ

В ночном саду все запахи острей
И свет луны сильней сгущает краски,
Но не нашлось бы лилии белей
Чем лилия в пределах Гефсиманских.
Сиянье звёзд на нежных лепестках
В ночной росе хранило отраженье,
И дивный аромат в её устах
Всех опьянял до головокруженья.

В ту ночь она была в расцвете сил
И щедро аромат свой источала,
Когда Иисус по саду проходил
И вся природа трепетно молчала.
Цветы другие, росшие в саду,
Склонили как один пред Ним головки,
Но лилия, одна в своём роду,
Была, сказать по правде, не из робких.

Изящно распрямилась вдруг она,
Пусть Он увидит лик её прекрасный,
И насладится запахом сполна,
Что изливался благовонным маслом.
И в самом деле, Свой замедлив шаг,
Он посмотрел на хрупкое созданье,
И лилия в печальных тех глазах
Увидела смертельное страданье.

Увидела смирение Его…
И вдруг ей стало очень-очень стыдно
От гордости своей и от того,
Что лишь её одну здесь было видно.
Она зарделась, низко опустив
Своих тычинок бархатных ресницы,
И красный цвет, что тронул лепестки,
До самых уголков распространился.

С тех памятных времён из года в год
В саду увидеть можно Гефсиманском,
Как рядом с белой лилией цветёт
Её сестра в наряде ярко-красном.
Едва лишь только выглянет луна, -
Смиренно лепестки свои смыкает,
И в покаяньи молится она,
Взор кроткий Иисуса вспоминая.

ЛИВАНСКИЕ КЕДРЫ

Давным-давно в Ливанских рощах три кедра родились.
Они росли, века считая и наблюдая жизнь.
Любили говорить о прошлом и будущем втроём,
И как-то раз заговорили о будущем своём.

Один сказал: «Ничто не вечно, когда-то мы умрём,
И я хотел бы превратиться в прекрасный царский трон».
«А я бы частью стал такого, - откликнулся второй, -
Что утвердило бы навеки по всей земле добро».

А третий молвил: «Вот бы плотник помог таким мне стать,
Чтоб, глядя на меня, о Боге могли все вспоминать.
Шли годы, и однажды в рощу явился дровосек:
Могучие срубили кедры – окончился их век.

Тот кедр, что всё мечтал о троне, стал хлевом для скота,
А из остатков древесины – кормушкой скотной стал.
А из второго, что о вечном всё разговоры вёл,
Был сделан грубый деревенский, но всё ж добротный стол.

А доски третьего на складе оставили хранить:
Никто мечтателя о Боге не захотел купить.
И долго сетовали кедры, и плакали смолой:
Такой хорошей древесины такой конец плохой!

Но время шло и как-то ночью не находя ночлег
Одна супружеская пара пришла в тот самый хлев.
Жена с прекрасным взором кротким беременна была
И скоро прямо на соломе Младенца родила.

И в ясли Кроху положила – в кормушку для скота –
И в тот же миг вдруг понял кедр: сбылась его мечта!
Спустя года садились люди за деревенский стол –
Когда-то это был могучий второго кедра ствол.

Теперь уж доски пообтёрлись, но стол тот крепок был…
И вдруг Один перед едою взял хлеб и преломил.
И обмакнув в вино, сказал Он заветных пару фраз…
И понял кедр, что стал причастным к творению добра.

Когда со склада взяли доски – на них лежала пыль.
И сколотили крест из кедра, того, что третьим был.
И Человека пригвоздили, и мучили его…
И ужаснулся кедр и проклял жестокий жребий свой.

Но не прошло трёх дней, и кедр забыл свои слова:
Он ликовал, ведь Крест теперь был - как символ торжества.
Сбылись мечты Ливанских кедров совсем иной судьбой.
Так каждому предназначенье своё готовит Бог!

ЗРЯЧАЯ ЛЮБОВЬ

Нежно друг они друга любили,
Хоть с рождения был он слепым,
И пускай они в бедности жили,
Но была она счастлива с ним.
Он у входа сидел в синагогу,
А она всё хитоны ткала,
И увидеть, конечно, не мог он,
Что она некрасива была.

Как-то раз – это было в субботу –
Шла за ним к синагоге она,
Только сердце тревожило что-то,
Словно гуслей ночная струна.
Вдруг соседа она увидала,
Он спешил сообщить ей скорей:
«Там твой муж, разве ты не слыхала?» -
«Что случилось?» - «Да он же прозрел!»

«Так жестоко шутить разве можно?» -
Прошептала в смятении чувств.
«Исцелил, - говорят, - силой Божьей
Галилейский пророк Иисус!»
Тут от счастья сердечко забилось,
Но подумала вдруг о своём –
Что, увидев её некрасивость,
Он наверно разлюбит её.

Эти мысли она отгоняла,
Ведь он сможет увидеть весь мир.
Но идти к нему всё же боялась,
И, тем более – перед людьми.
Пусть он дома окажется рядом
И решение примет своё!
Повернула она и обратно
Побрела в их родное жильё.

Ей казалось, что целую вечность
Под смоковницей милого ждёт,
Только видит она, как навстречу
Он без палки свободно идёт.
С ней ещё не бывало такого,
Что не слушались ноги её…
Он, родной, и совсем незнакомый
Посмотрел, наконец, на неё.

Этот взгляд, что острее занозы,
В ней свою половинку узнал,
И с лица некрасивого слёзы
Поцелуями все он собрал.
И такими смотрел он глазами,
Как умеет одна лишь любовь.
«Если ты вдруг ослепнешь, - сказал он, -
Я всегда буду рядом с тобой!»

ПАСТУШИЙ ТУЛУП

В ту ночь, как никогда, сияли ярко звёзды,
Особенно одна.
Похрапывал пастух, вокруг лежали овцы
Как плотная стена.
Вдруг грозный лай собак, отару стороживших,
Нарушил тишину:
Какой-то человек, по лугу проходивший,
Был у собак в плену

Путь преградив ему, оскаливались страшно
Сторожевые псы,
Казалось, что вот-вот жизнь человека ляжет
На хрупкие весы.
Но человек на них не обращал вниманья –
Он двигался к огню.
Собачий грозный лай сошёл на бормотанье
И высох на корню.

Пастух был удивлён: собаки пропустили
К отаре чужака.
И человек пошёл по кучерявым спинам
Овечек пастуха.
Но ни одна из них не посмотрела косо,
Не вздрогнула под ним.
И бросил тут пастух в него со злостью посох,
Поскольку был он злым.

Но посох, пролетев каких-нибудь три локтя,
Вдруг в сторону свернул.
Попятился пастух, оставшись без подмоги,
И нервно кашлянул.
Тот подошёл к нему с усталыми глазами
И показал рукой:
«Там у меня Жена с Младенцем замерзают,
Ты дай мне угольков?!»

Пастух не ожидал такого поворота:
От сердца отлегло.
«Попробует пускай, да только как возьмёт то?» -
Пастух подумал зло.
-Пожалуйста, бери, - усмешка под усами,
Язвительный задор.
А человек стал брать их голыми руками
И класть себе в подол.

Они одежд его ничуть не прожигали, не обжигали рук
«Что происходит тут, и что за ночь такая? -
Пастух подумал вдруг, -
Спокойно овцы спят, не слушается посох
И псы лежат рядком…»
И он решил найти ответы на вопросы,
Пойдя за чужаком.

И вот в пещеру-хлев вошёл, неся в подоле
Уголья, человек.
И, заглянув туда, пастух увидел вскоре
Неизъяснимый свет.
И взору пастуха смиренная предстала
И кроткая Жена:
Увидел, как к груди с любовью прижимала
Младенчика Она.

У злого пастуха вдруг защемило сердце –
До боли и до слёз,
И стало жаль ему и Матерь, и Младенца,
И этого, с углём.
В душе его сейчас рассеивались тучи
И делалось светлей,
И подарил тогда Младенцу он тулупчик
От всей души своей.

Накрыла Мать Дитя овчинкой серебристой,
И в этот миг пастух
Увидел над собой сто ангелов лучистых,
В крылах - лебяжий пух.
И в тот же миг он смог их неземное пенье
Впервые услыхать.
Вот так произошло в ту ночь преображенье
Души у пастуха.

ДВА ОСЛИКА

Старый осёл косточки грел на лужайке,
Тут молодой ослик к нему подошёл:
Старых ослов было всегда ему жалко
И разговор вежливо с ним он завёл:

- Знаете ли Вы, третьего дня что случилось? –
Злыми людьми распят был здесь Иисус!
Старый осёл голову поднял насилу,
Словно к его шее привязан был груз.

Хрипло в ответ ослику смог он ответить:
- Знаю, но Он нынче из гроба исчез…
Мне не понять, как это люди не верят,
В то, что Христос силою Божьей воскрес!

И без того ослика уши большие
Стали расти вдруг от услышанных слов.
Старый осёл лоб свой наморщил плешивый
И рассказал, как ему раз повезло:

Помню, когда был я ослёнком примерным
И не мечтал быть у кого-то в чести,
Выпало мне ночью Святое Семейство
Зимней порой в древний Египет везти.

Град Вифлеем было покинуть им надо:
Мать и Дитя сели на спину ко мне.
Я не могу ту передать тебе радость,
Что Божий Сын был у меня на спине!

Помню ещё, как все мы проголодались,
И как росла рядом смоковница там.
Ветви её неба как будто касались,
Ни одного не было снизу плода.

И подошла Дева к смоковнице этой,
Ветви её вдруг наклонились к земле!
Я не видал чуда такого на свете
И ничего слаще тех смокв я не ел!..

Старый осёл даже сумел послезиться,
А молодой скромно потупил глаза:
- Знаете, а я взят был у мамы-ослицы –
Это Иисус ученикам приказал.

Спину мою люди одеждой покрыли,
Под ноги мне ветви от пальмы легли.
Видел я, как все Иисуса любили!
И Он на мне въехал в Иерусалим!

Славя Творца, благоговейные звери
Верили в то, что было ясно без слов.
И только мы – те, кто погрязли в неверьи, -
Хуже порой даже упрямых ослов!

ГОРОД АНГЕЛОВ

Вся земля давно исхожена
До мельчайших островов
И найти на карте можешь ты
Много разных городов.
Но один на сердце раною –
Кровоточащей, живой –
Он зовётся Город ангелов
И на карте нет его.

Город ангелов – последний приют…
Даже птицы там негромко поют,
Там дети Беслана спят.
Кто виноват?
Город ангелов – осенний рассвет…
В этом городе нельзя повзрослеть,
Там тихо шепчет листва:
Кто виноват.

Этот город весь из мрамора,
Ты хоть раз туда приди.
Кто там с братиком, кто с мамою,
Ну, а кто совсем один.
И видны повсюду ангелы –
Их на плитах целый сонм.
Это место они заняли,
Охранять чтоб детский сон.

Отовсюду смотрят чистые
И красивые глаза…
Что пришлось тогда им выстрадать –
И представить нам нельзя!
И блестит на гладком мраморе
Материнских слёз роса…
И на триста тридцать ангелов
Стало больше в небесах!

Осенний лист

Осенний лист в последний путь отправился,
И скоро нам готовиться за ним…
Чем заслужил, какою жизнью праведной
Осенний лист, что стал вдруг золотым?
Чем заслужил, какою жизнью праведной
Осенний лист, что стал вдруг золотым?

Всю жизнь свою довольствовался малостью,
Благодаря за каждый миг Творца…
Хоть ветер рвал, и дождь хлестал безжалостно, –
Он всё терпел до самого конца.

Когда отпал от ветки в час назначенный
И ощутил полёт осенний лист, -
Он закружил, желанием охваченный,
Согреть собой клочок родной земли.

В короткий век так много нам отпущено,
Но тратим дни мы попусту порой…
Когда же Бог нас спросит в жизни будущей,
За каждый день ответ дадим какой?

Осенний лист в последний путь отправился,
И скоро нам готовиться за ним…
Чем заслужил, какою жизнью праведной
Осенний лист, что стал вдруг золотым?

Я НЕ ПРОСИЛ МЕНЯ РОЖАТЬ

- Я не просил меня рожать! –
Слова хлестнули как ремнём.
Ну, что с подростка можно взять,
Когда протеста буря в нём?
Воспитывала без отца:
Недоедала, не спала…
С друзьями выпил он винца –
И вот, пощёчину дала.

Он знал заветный телефон,
Им в школе часто говорят…
Но нет, совсем не думал он,
Что их так сразу разлучат!
Он был не пьян уже почти,
Она стояла, вся в слезах,
И сын застыл на полпути,
Увидев боль в её глазах.

Скучал по дому он как пёс
И выл в подушку по ночам…
Его терзал один вопрос:
Как мог он это сделать сам?
Не видя мать свою с тех пор,
Он вспоминал её лицо,
Глаза, улыбку, разговор,
Себя считая подлецом.

Когда её лишили прав,
Она смириться не могла
И, осознав, что это крах,
Через полгода умерла.
Так взрослым делает беда.
Но если б наперёд всё знать,
Он не сказал бы никогда:
Я не просил меня рожать!

Севастийская дружина

В армянском городке с названьем Севастия
Была дружина в сорок человек.
Они таких побед в сражениях достигли,
Каких ещё не знал четвёртый век.
Но славою друзья гордиться не привыкли,
Неся достойно званье Христиан…
Вдруг в город, как чума, язычество проникло,
На воинов другой имея план.

Языческим богам отряд не поклонился,
И жертву приносить никто не стал.
Схватили их тогда и бросили в темницу, —
В темнице отреклись чтоб от Христа.
Но к Господу они с молитвою усердной
Воззвали, укрепил их чтобы Он…
Вдруг слышат глас с Небес:
— Кто до конца претерпит,
Тот будет в жизни будущей спасён.

Ни лесть, ни кандалы и ни битьё камнями
Решения не изменили их,
Тогда в морозный день
С них всю одежду сняли
И повели на озеро нагих.
А там, на берегу, топилась жарко баня,
Теплом душистым воинов маня,
И вот один из них не вынес испытанья
И тяжкий Крест на баню променял.

Когда же стал мороз губительным для тела, —
С Небес пролился яркий свет рекой:
Он растопил весь лёд,
Вода вдруг потеплела
И стала как парное молоко.
Когда же Небеса их светом одевали,
В ту ночь один из стражников не спал,
И золотых венцов у них над головами
Он только тридцать девять насчитал.

И вмиг прозрев душой, взлелеял он надежду
Спастись с дружиной подвигом одним,
Он стражу разбудил,
Сорвал с себя одежды
И к воинам примкнул сороковым.
Мучители, поняв, что толку не добиться,
Им перебили голени тогда
И, водрузив тела святых на колесницы,
Решили их сожжению предать.

А самый молодой из мучеников смелых —
Его в дружине звали все «сынок» —
Один ещё дышал,
И жизнь боролась в теле
Со смертью, что скосила целый полк.
Родная мать его молила не страшиться,
Чтоб до конца он в вере пребывал,
И на руках своих несла за колесницей,
Пока последний вздох он не издал.

Подвижников сожгли, останки бросив в воду,
Чтоб христиане не собрали их,
И много ко Христу
Пришло тогда народу,
Воспламенившись подвигом святых.
Но вот, спустя три дня, епископ, как воочью,
Во сне увидел мучеников рать,
Блаженному Петру они велели ночью
Собрать останки и земле предать.

Взяв клириков с собой,
Сквозь темень шёл блаженный,
Не зная, как искать ему и где…
Но у самой воды вдруг замер, пораженный:
Все косточки светились на воде.
Епископ, помолясь, собрал благоговейно
Честные мощи воинов Христа…
По их примеру мы да не впадём в безверье
Под тяжестью несомого креста!